Коршун В.Е. Родная старина. Обретая утраченное., М., 2008, стр.6-8
Каждое лето детства я проводил в деревне Могильцы, что в Пушкинском районе Московской области. Почти всю жизнь прожила в ней моя бабуля, Анастасия Александровна Шишкова (в девичестве Кочкина), оттуда родом моя матушка, Тамара Ивановна, а по сему места эти близки моему сердцу.
Правда, называть деревней Могильцы не совсем верно. Таким был, так сказать, почтовый адрес советских времен. На сомом деле, это было село с закрытой в тридцатых годах и превращенной в склад церковью. Церковь чудом уцелела в годы войны. Находясь на самом возвышенном в округе месте, она хорошо заметна со всех сторон. Благодаря этому, церковь представляла прекрасный ориентир для фашистской авиации во время войны. Заходя на Москву с тыла, вражеские самолеты долетали до Могилец и поворачивали на юго-запад. Деревню они обычно не трогали, но однажды фашистский стервятник все-таки обстрелял из пулемета крестьянские дома. Моя матушка, будучи тогда еще двенадцатилетнем ребенком, сильно перепугалась и, прихватив козу, убежала в лес. А еще матушка рассказывала, как горько плакала всю ночь, когда уходил на фронт ее отец Иван Григорьевич. Писем он не писал и с войны так и не вернулся. Как написано в Книге памяти: Тихомиров Иван Григорьевич, красноармеец, 1900 г. р., Ромодановский сельсовет Дорогобужского района Смоленской области, пропал без вести в 1944 г.
Бабуля моя, человек верующий, много рассказывала про старые времена, про церковь и местного священника. А был им Федор Федорович Кубли, служивший при церкви в Могильцах с 1896 года. Вспоминала, как все село и окрестные приходские деревни собирали деньги, чтобы приобрести золотой наперсный крест на цепи, как в день святой Троицы 1916 года его подарили отцу Федору в честь двадцатилетия служения, и что деяние это благословил сам преосвященный Модест. Рассказывала, как после трагической гибели Федора Федоровича закрывали церковь и жгли иконы, а одну она спасла. Эта икона висела у нее в доме в красном углу у лампады. На почерневшей от времени доске почти ничего не было видно, но с бабушкиных слов я помню, что это было «Огненное восхождение Ильи Пророка».
Именно здесь, в Могильцах с рассказов стариков о прошлом, что передавались из поколения в поколение, и зародилась моя любовь к истории родного края. Рассказы эти я слушал часами, разинув рот, а они все не кончались, обрастая новыми подробностями и комментариями в зависимости, видимо, от воображения сказителя. И стрельцов здесь на старом церковном кладбище при Петре хоронили (от того и название Могильцы), и церковь здесь сам Растрелли построил, и подземные ходы под той церковью были, и что вели они к деревне Талицы и еще Бог весть куда, и что в ходах тех несметные сокровища бывший владелец князь Гагарин спрятал, и что село неподалеку стояло, да в одночасье под землю провалилось вместе с церковью, и многое, многое другое. Сами подумайте, как было не заслушаться!?
Теперь, разглядывая все сквозь призму просмотренных документальных источников, рассказы эти кажутся наивными и, мягко говоря, не точными. Но я отлично понимаю, что будь они хроникально скупыми, то потеряли бы весь ореол загадочности и шарм народной фантазии, став просто мало привлекательными. Судите сами, кому интересно слушать про то, что возвышенную местность в древности называли могильчатой, от чего сельцо и получило свое название. Слово «могила», обозначавшее место, где погребен человек, очень древнее и относится к дохристианскому курганному способу захоронения. А потому и обозначало возвышенность, холм, курган. И стрельцов здесь хоронить не могли, так как по письменным источникам сельцо Могильцы как вотчина Семена Никитовича Тведынского известно с 1704 года, когда уже все стрелецкие бунты миновали. Да и соседнее село Родионково никуда не провалилось, а просто вымерло целиком во время морового поветрия в середине XIX в. и было сожжено вместе с церковью в ходе карантинных мер и более не возрождалось.
Но это теперь, а тогда…
Тогда мы грезили приключениями, подземными ходами и кладами. Но просто так в церковь было не попасть – в ней был склад чего-то. Но потом склад упразднили, и проникнуть внутрь церкви стало проще. И вот, как-то раз мы собрались и тайком пробрались в заколоченную церковь. В подвалы, правда, в первый раз пойти так и не решились - боязно. А вот на колокольню залезли. Какая же с нее открывается красота! Дух захватывает! С северо-запада холмисто, будто богатырь прошел исполинским плугом. Это, как я потом узнал, Клинско-Дмитровская гряда. На севере у горизонта видны золотые купола Трицко-Сергиевской лавры. На юго-востоке бескрайняя, покрытая лесами, равнина. Здесь начинается Мещерская низменность. Так, на осмотре окрестностей и окончилось наше первое посещение церкви.
Но внутри что-то постоянно свербело и требовало приключений. Спустя несколько дней, мы все-таки отважились посетить подземелье. Взяли с собой фонарики, свечи со спичками на всякий случай и пошли. Через заветный лаз проникли в церковь и по узкой лестнице спустились в подцерковье. Оно представляло собой довольно большой зал, в котором кроме лестничной было еще три двери. К нашему удивлению, все они были открыты. Сориентированы двери были по сторонам света: на восток, на север и на запад. В такой последовательности и решили начать поиски. Восточный ход был самый короткий. Он вел к бывшему поповскому дому, завален всяким хламом и заканчивался закрытой дверью. Чувствовалось, что он обжитой. По всей видимости, тогдашние хозяева поповского дома знали о его существовании и время от времени использовали для хозяйственных нужд. Северный ход, наверно, когда-то вел к барскому дому, но проверить это не удалось из-за завала. Самым длинным и самым жутким был западный. Едва войдя в него, мы ощутили какое-то сжимающее сердце и загоняющее душу в пятки чувство, хотя поначалу внешне он ничем не отличался от предыдущих. Как и остальные, ход был выложен кирпичом, прямые стены венчал арочный свод. В одном месте виднелась кладка, возраст которой был явно меньше окружающей.
- Здесь, наверно, клад.
- Жаль, ковырнуть нечем. Ну, ничего. Завтра возьмем кирку, проверим. Пошли, посмотрим, что дальше.
Чем дальше мы продвигались по ходу, тем становилось все сырее и холоднее. Кирпичи уже повсюду обросли седым мхом, который лохмотьями свисал даже с потолка. Со свода сорвалась и упала мне за шиворот капля ледяной воды. От неожиданности я вздрогнул. Сердце набатом застучало в груди. Мертвое черное беззвучие, словно отражаясь от стен, давило на голову, и казалось, что стук моего сердца эхом прокатывается по этому бесконечному, полному непроницаемой тишины, коридору. Все продвигались, медленно, тихо, не произнося ни единого звука, как бы боясь потревожить это царство безмолвия. Тусклый свет карманных фонариков с трудом вырывал из непроглядной тьмы фрагменты нашего пути. Вдруг шедший впереди встал, как вкопанный. Мы подошли к нему и увидели вдали белый, чуть в голубизну, поначалу мерцающий свет. Он, не торопясь, плыл на нас и превратился в прекрасную девушку с горящей зеленоватым огнем свечой в руке. Черты ее были строги и красивы, а безжизненный, холодный взгляд нас просто загипнотизировал. Я почувствовал, что волосы на голове зашевелились.
- Это двуликая, - дрожащим голосом пролепетал кто-то, - если понравимся, к кладу выведет, если нет, погубит.
И мы хотели было дать стрекоча, но ноги сделались ватными и едва слушались. На полусогнутых мы попятлись обратно. А фантом, не удаляясь и не приближаясь, как бы держа дистанцию, так и провожал нас до самого подцерковья. Ну и страху мы тогда натерпелись! Больше в том году нас на подвиги не тянуло. А шел тогда тысяча девятьсот семьдесят второй. В следующем году деревню снесли и стали строить дом отдыха. Церковью занялись реставраторы. Не знаю, исследовали они те ходы, или нет, но после них все подцерковье залили бетоном.
На главную